Рассказ может быть???

Утка по-пекински
Николай Кэобури

Ну не люблю я сутулого бездельника Конфуция – белоручку с пятисантиметровыми ногтями – не-люб-лю. Не люблю его грязное, тараканье, неистребимое полчище, чье имя - легион. Джум была одной из них.
Ее семья жила в бангкокском чайна-тауне, в пятиэтажном доме.
Первый этаж предприимчивый джумовский папаша переделал в китайский ресторан – утка по-пекински и другое китайское дерьмо. На оставшихся четырех этажах пряталось по щелям ее многочисленное тараканье семейство, от которого Джум удрала в Паттайю, чтобы жить самостоятельно. Самостоятельность, конечно, иллюзорная – комната в доме у тетки, работа за гроши в кофе-шопе дешевого отеля. Чем она мне приглянулась? Ничем. Что ей было нужно от меня?
Когда мы познакомились, я уже шесть месяцев не выходил из запоя: золотое, веселое время – пил я не один, а в компании тайского коллеги – русскоговорящего гида Ромочки (мы работали с ним в паре) – ежевечерне, с танцами в ресторанах и сговорчивыми шлюхами в борделях; единственное, что меня огорчало – чем больше я пил, тем труднее было придумать способ, как стать богатым.
Процесс исчезновения денег происходит постепенно, но болезненно и неотвратимо:
Сначала зарплату платят вовремя, потом – с задержками, потом вовсе перестают платить.
Сначала ты ходишь на работу ежедневно, потом – два-три раза в неделю, потом совсем перестаешь ходить.
Неизвестно, существует ли какая-нибудь мало-мальская связь между двумя данными явлениями, и, если существует, то какая именно – что является причиной, а что следствием; меня, впрочем, не особо занимали размышления на эту тему, потому что безусловную причину бедлама протяженностью в полгода я и сейчас могу назвать определенно: всему виной была ебаная статистика.

Цифра двадцать пять – даже учитывая, что два плюс пять равно семь – не числилась среди моих любимых цифр. Обычно я отдавал предпочтение девятке, или, в крайнем случае, восьмерке. Наверное, поэтому я не ждал ничего особенного от паршивого двадцать пятого числа паршивого апреля месяца. Все, в общем, происходило, как всегда: буднично, монотонно и скучно.

В этот день, двадцать пятого апреля, мы с Ромочкой – еще трезвые, и поэтому раздраженные – привезли группу русских туристов в тот гнусный отель, где, за стойкой кофе-шопа, затаилась в засаде Джум.
В Бангкоке мы уже успели впарить нашим новоявленным пилигримам кучу неинтересных, тоскливых экскурсий, нашпигованных вонючими слонами и крокодилами, и поэтому планы на вечер строили грандиозные. Паспорта, чемоданы, ваш номер, извините, без вида на море, претензии в письменной форме вы можете предъявить отправляющей стороне, когда вернетесь на родину, а я, к сожалению, только…

- Что вы будете пить?

Дурацкая джумовская привычка: появляться неожиданно в самый неподходящий момент. Фальшивая улыбка: ровные, испачканные губной помадой зубы.

…только сейчас я обратил внимание, что в холле суетилась неоднородная, разноцветная, говорливая масса вновь прибывших китайцев – свеженьких, шумных, неощипанных (Джум разносила для них коктейли) – китайцев, пьющих сок, торопящихся к лифту, опережающих друг друга – семеро не вошли – в кабине лифта для всех не хватило места.
Фуга окончена, начинаем тараканьи бега в тональности си бемоль минор. Сделай мне эспрессо, дура, но не торопись – сначала я разгребу паспортно-чемоданное говно.

Ромочка после недоумевал:
- Что же она подсыпала тебе в кофе?

Спаси меня, Рома.
Никогда я всерьез не воспринимал чревовещания ебаной статистики. Когда-то, очень давно, ебаная статистика нашаманила:

- К двухтысячному году количество разводов в год будет равно количеству заключенных в этом году браков. Таким образом, расторгаться будет каждый первый заключенный брачный союз.

Для кого угодно, но не для меня. Выкрутасы ебаной статистики – для тех, кто верит в ее существование. Я не поклоняюсь ебаным идолам.

В долгий запой я ушел после того, как, поговорив по телефону со своей второй (без пяти минут бывшей) женой, дал ей устное согласие на развод. Поторопился?

День рождения Джум – двадцать пятого апреля. Возьми, дура, мое обручальное кольцо, мне больше не пригодится, а тебе будет подарок, ничего, что велико.

Она взяла, хищная птица. Когтистые лапки крепко сжали больное, пульсирующее…

- Я думаю, это монета, - сказала Джум, не разжимая кулачка.

Поехали.
За спиной – ромочкино отчаяние. Лишился собутыльника, бедолага.
В один день предано наше шестимесячное, пьяное братство.

Отныне я пьянствовал с Джум.
Она работала во вторую смену: с трех дня до полуночи.
Бим-бом! Часы бъют полночь – и принцесса превращается в золушку.
Где же, твою мать, эта ебаная туфелька?

Отдавая ей должное, нужно заметить, что Джум не была ни принцессой, ни золушкой. Я часто задавался вопросом, какая из этих паскуд, что пьют со мной каждую ночь, настоящая Джум?

- Угадай с трех раз, - хохотала она.

День рождения отметили премиленько.
После полуночи я заехал в отель, где, у въезда на парковку, меня ждали Джум и ее старый друг мотоцикл. Удивительно, как могла она разгонять его до космической, для такой колымаги, скорости, вальсируя по ночной Паттайе, и ни разу не попасть в аварию.

Новая знакомая потащила меня в караоке. Гадюшник, хуже не видел, но Джум чувствовала себя там, среди скомканных салфеток и пустых бутылок, как рыба в воде.

- Я буду для тебя петь, - заявила она и поперлась на сцену.

Если я когда-нибудь изобрету машину времени, или что-нибудь в этом роде (у меня еще не пропало желание когда-нибудь сделать это), то, скорее всего, меня охватит чувство, похожее на то, что ощутил я в ту ночь.
Голос…
Голос Джум - бесподобный, божественный, заставил меня забыть о туристах, дешевых отелях, предстоящем разводе…
Она держалась, как поп-дива – с небрежным достоинством, зная цену своему таланту, парализуя всеобщее внимание.
Когда прекратила пение, аплодировали все – выполз даже хозяин гадюшника, и, тараща сонные щелочки глаз, в недоумении вертел головой, пытаясь понять – откуда шум?

Раскланявшись, Джум сказала:
- Я родилась в год собаки. Сегодня – мой тридцатый день рождения.
Затем положила на пол микрофон, опустилась на четвереньки, и, запрокинув голову, завыла.

Общая растерянность - недоумение – агрессия: наверное, в таком порядке менялось отношение публики к их недавней любимице.
Несколько минут спустя ко мне подошел прыщавый официант, и деликатно намекнул, что будет мне несказанно признателен, если я заберу свою суку и покину приличное заведение, в котором он имеет честь работать. Не разобрав, кого там этот прыщ имеет, я встал и покинул приличное заведение. Наверное, в это время Джум наклонила голову к микрофону, потому что вой стал намного громче, и, чтобы побыстрее убраться подальше от позора, я взял такси.
Следующим вечером я снова встретил ее.
Начался совместный спуск по полированному склону безумия, отшлифованному снежным комом моего безразличия.
Полночь-джумомобиль-пьянка.
Я возил ее в бордели, где недавно устраивал с Ромочкой незабываемые вечеринки: большинство публичных домов в Паттайе были, по совместительству, ресторанами.
Ни один наш ужин не обходился без скандала: Джум требовала упаковать ей полстакана пепси со льдом, вопила, что хочет выбрать своему другу (читай – мне) «достойную, честную девушку», и угрожала, что если сию же минуту ей не приведут для ее друга целку, она найдет каналы в полиции, чтобы закрыть «ебаный пиздюшник», как она неприлично выражалась. Обычно, после подобных мероприятий, я устраивал ей взбучку, что было совершенно напрасно, ибо голос разума с некоторых пор стал ей чужд. Однажды, в самом напряженном месте моего монолога, Джум резко остановила искалеченный драндулет, и повернула ко мне злое, заплаканное лицо.
- Когда же ты, ебаный ублюдок, хоть немного обо мне позаботишься? - прокричала она.
Больше о правилах хорошего тона я не заикался.

Несмотря на то, что моя китайская красотка ежедневно обсчитывала посетителей кофе-шопа, денег нам катастрофически не хватало. Она жаловалась, что сейчас пошла мода платить кредитными картами, наличными рассчитываются редко, а на чай выклянчить трудно. Обо мне лучше не упоминать – в офис своей турконторы я заходил не чаще одного раза в неделю, каждый раз, чтобы убедиться, что я все еще считаюсь работающим и что денег мне не дадут. С каждым новым моим визитом директор – его звали мистер Том – озабоченно взглядывал на календарь, точно с минуты на минуту ждал конца света и боялся пропустить зрелище.
Джум, по прошествии недели со дня нашего знакомства, где-то подцепила пожилого немца с кучей монет. Старый бюргер начал с записочек типа «Я вас любить. Я хотеть вы моя жена. Дети не мешать. Я любить дети», а закончил серьезным предложением выйти за него замуж и отчалить во Франкфурт.
- Соглашайся, дура, - советовал я, - такой шанс нельзя упускать.
- А что, - округляла Джум свои раскосые глаза в наивном ужасе,- что если он продаст меня сутенерам или сам заставит заниматься нехорошими делами?
Ее безграничная глупость забавляла меня.
- Не бойся, - успокаивал ее я, - никто тебя продавать не будет. Да кто тебя купит, такую дуру?
И, кажется, она мне верила.

Иногда нам везло, и, после полуночи, удавалось что-нибудь украсть в круглосуточном мини-марте. В такой день мы праздновали победу над нищетой, но все равно чувствовали, что для полного счастья нам чего-то недостает.
Влюбленный бюргер жил в центре Паттайи, в приличном гестхаусе, и, судя по упитанной наружности, украшенной золотыми побрякушками, имел кой-какие деньжата.
Схема перераспределения частной собственности проста до гениальности:
Джум договаривается с полицией, назначает Герингу свидание, приходит к нему в номер, ждет заветного часа, и, в кульминационный момент, устраивает истерику. Врывается полиция, несостоявшийся насильник обезврежен при свидетелях, Джум задыхается от праведного гнева («Он сказал, что хочет только выпить со мной фанты…»), распоясавшегося иностранца изолируют, а дня через два отпускают, без последующего уголовного преследования и двух-трех тысяч долларов наличными. Важно, чтобы подопечный был стар, тих и пуглив, и в этом плане наш золотой теленок нас не подвел.
Всего одна ночь – вот и стали мы на тысячу долларов богаче.
Веселей.
Раньше она торговала героином, милашка Джум. Я называл ее «дура» или «узкоглазая курва». Она звала меня «ебаный ублюдок». В расчете, узкоглазая курва.

Появились деньги – появились и первые осложнения в наших безупречных отношениях. Как-то раз, в изрядном подпитии, нас занесло в «Палладиум» – ебаную (если верить Джум)
паттайскую дискотеку. Иногда она , эта отвязная курва, ни с того ни с сего начинала робеть – вот и в тот раз, вместо того, чтобы пойти и вытанцовывать вместе с местным кордебалетом на сцене, как я ей приказал, она попыталась отделаться жалкими, неуклюжими кренделями, не вставая из-за столика. Мало того – китайская стерва решила запретить (запретить! как вам это понравится?) мне танцевать с симпатичной шлюхой из Малайзии, и, кроме этого – чего я уже не вынес – вступив в преступный сговор с персоналом в этом случае действительно ебаной паттайской дискотеки «Палладиум», курва подговорила шустрых дискотечных шнырей убрать со стола виски, причем записала почти полную бутылку на свое грязное китайское имя. Косвенной походкой я направился к выходу.
Подавись, паскуда, моим виски, лей его себе во все дыры, ставь клизмы, оголив желтую китайскую задницу.
На улице я остановил таксиста.
- Если ты, гнида, попробуешь отвезти ебаного ублюдка туда, куда он собрался, - раздалось за моей спиной. Я оглянулся: Джум с ненавистью смотрела на шофера: - если ты только подумаешь отвезти ебаного ублюдка…

Ну кто ее научил так разговаривать, а?
Таксист, не дождавшись продолжения, дал деру.
- А ты, ебаный ублюдок, - обратилась она ко мне, - сейчас же пообещаешь, что это твой первый и последний раз, когда…
- Заткнись, дура, - оборвал я, - я устал.

Мы вернулись ко мне под утро. Джум, по своему обыкновению, постелила себе на полу, и почти заснула, когда я начал ее раздевать.
- Отпусти, ебаный ублюдок, - прошептала она, - я позову полицию.
Я протянул ей мобильный телефон:
- Зови.
Джум взяла трубку, губы ее задрожали, по лицу побежали слезы.
- Ты хочешь убить меня, - сказала она, шмыгая носом, - у меня двое детей.
Количество ее детей меня не беспокоило нисколько. Сопротивлялась дура слабо, и стянуть ее грязные шмотки не составило труда.
- Остановись, ублюдок, - хрипела угасающая Джум, - остановись, для своего же блага. У меня СПИД, придурок.
Мне стало страшно. Гнусная курва, что еще можно сказать.
- Ты врешь, тварь, - процедил я, но это был уже другой я, совсем не тот, что стягивал минуту назад джумовы трусики.
- Нет, это правда.
Джум сидела на полу, рассматривая пальцы на ногах.
Оказывается, все это время я играл со смертью, ел с ней с одной посуды, пил, спал, называл ее курвой, а смерть только ждала случая показать звериное рыло. Слишком жутко, чтобы быть правдой.
- Убирайся,- сказал я.
- Как прикажешь, -усмехнулась Джум, и как-то очень пристально посмотрела на меня.Надела свое барахло. Пожалуй, и правда уйдет. Но нельзя же так издеваться над человеком! Курва, курва.
Я схватил ее за талию и повалил на пол. Джум тихонько попискивала, а потом принялась за свое: ее, мол, бросил муж. У нее, мол, двое детей. Ей приходилось продавать героин, и, если бы не связи отца, сидеть бы ей в тюрьме. Ей делали переливание крови, и уже год, как она не спала с мужчиной. Она еще долго что-то гнусавила, пока я не понял, что она просит меня протестироваться.
- Послушай, с**а, - сказал я, - я сегодня же проверю кровь, а ты вечером покажешь мне свой тест. Договорились?
- Хорошо, - одними губами произнесла эта с**а, - договорились.

До самого госпиталя мне было не по себе. Черт разберет эту тварь – она или последняя сволочь, или хрен знает что.
Тест был отрицательный. Я несколько раз переспросил доктора, все еще соображая, что это значит, и, уяснив, что обошлось, забежал в ближайший бар, где тут же напился до невменяемого состояния, подмигивая официанткам и наслаждаясь жизнью. В час ночи явилась Джум с очередным сюрпризом: пьяная, непрерывно ругающаяся. Спъяну она не смогла перевести тест, так как не знала, что означает слово “negative”. Когда до нее дошло, она снова зарыдала. Похоже, эта баба здорово тронулась с тех пор, как ее муж слинял к новой стерве.
Когда она перестала всхлипывать, я спросил, где ее тест. Она ответила, что не сможет мне его показать, потому что он все равно на тайском, и она уже отдала его при устройстве на работу в отель, и я могу ей верить, что она чистая.
Меня это, наконец, взбесило:
- Какого хрена, - заорал я, - ты влезла в мою жизнь, ты, китайская паскуда?!
В ответ она спокойно улыбнулась, проговорив медленно и совершенно неожиданно:
- Может быть, чтобы родить тебе девочку. Ты же чистый, значит, можешь на мне жениться. У меня, знаешь, одни мальчишки.
Я глянул на ее китайскую рожу. Она не шутила.
Так у нее появился ключ от моей комнаты.
Джум приезжала почти каждую ночь, непременно пьяная, плевала на пол, материлась, привозила пиво, молоко и чипсы. Ей нравились мои руки – она говорила, что я не буду знать тяжелой работы, и все дальше у меня будет хорошо.
- Не бойся изменений в своей жизни, - плела эта самодеятельная предсказательница, разглядывая мои ладони, - перемены принесут тебе счастье.
Сраный Конфуций в драных джинсах.
Прошел почти месяц со дня нашего знакомства, а двадцать четвертого мая джумомобиль потерпел крушение.

Больно смотреть – зажмурюсь, и вспомню подробности кошмара.
Сорвиголова Джум постучала на рассвете – тук, тук, тук, - сказало сердце. С разбитым лицом, в ссадинах и кровоподтеках - мотоциклистка в порванной футболке. Из путанных объяснений я понял, что ее, пьяную, сбила машина, но полиция не стала ее задерживать, потому что Джум и там умудрилась поскандалить.

Я уложил ее спать. Во сне она постанывала и что-то говорила по-китайски.
Утром сообщила, что, скорее всего, не пойдет на работу, чтобы не пугать клиентов, и придет ко мне вечером.
Ты бы осталась, а?
Милая курва Джум. Сиамская кошка, раненный зверек. Иди, зализывай раны.
Перед тем, как захлопнулась дверь, между горем и поворотом ключа в замочной скважине, я спросил:
- Джум, ты меня любишь?
- Нет, что ты, ублюдок, - испугалась она,- это не любовь, это другое…
Щелк-щелк. Ушла.
Ебаное двадцать пятое мая – день рождения Понга. Happy birthday, недоумок!
В офис я пришел вечером. Понг только что вернулся из Москвы, и, прячась за спину мистера Тома – своего отца, - закричал:
- Ничего не было: я и твоя жена – ничего! Я здесь, и мистер Том подтвердить.
Какое число на твоем календаре, Понг? Сверим часы – твои отстали на семь месяцев. Или у моих гипертония. Плевать.
Все-таки и мне достался кусок праздничного пирога – выдали зарплату, поить Понга. Плевать и пить. Пить и блевать.

Я сбегал домой – никого. Где ты, старый друг Ромочка. Едем, старый, надежный друг, в отель. В отеле Джум не появлялась. Ерунда. Конечно, она…
Трубку взяла тетка. Нет, она не знает, где шлюха. Несколько дней стервы нет дома – скорее всего, в отеле. Кстати, знаю ли я, который час?
Который час? Спросите у Понга, хранителя времени. Он всегда в курсе, кто с кем.
Быстрей.
Падение – тот же полет. Уже можно открывать глаза: раз-жмурьсь!
А проститутки меня не забыли. Кто-то припомнил, как ругалась эта девушка – ну та, с толстыми губами, ты помнишь.
Бим-бом: полночь задула воспоминание, как свечу. Холодно ли тебе, девица?
- Все, что им нужно – это деньги,- бормотал пьяный Ромочка, утешая меня. Нет, все что мне нужно – это деньги. Не ограбить ли нам банк, мой старый, непроверенный, ненадежный друг? Ты боишься? Она бы не испугалась.

В «Палладиуме» ее тоже не было. Еще раз – домой?
- А ты когда-нибудь был в «Зеленой бутылке»? – влажными глазами заглядывал Ромочка мне в лицо, носоглотку, я еще не ел – не увидишь. Перекусим в «Зеленой бутылке» – рано умирать, молодо-зелено.
Изумруды фонарей – вона, как раздуло!
В туалете анонимные хохмачи вывесили бумагу: test HIV – positive.
Каждый развлекается, как может.
Что тут у нас в меню?
- Меня зовут Лукойе, - сказала Лукойе, - вы меня помните?
Тормози.
Если все эти бабы считают, что я обладаю способностью запоминать их рожи и имена, то они плохо меня знают.
Воскресение пьяного Ромочки:
- Думаю, она через год – моя жена.
Э, да он мыслитель-искуситель. У Лукойе – русский муж, сейчас в отъезде, вот она и бухает в одиночку. Тайская красавица. Пьет пиво из фужера, оттопырив мизинец.
- Мы поедем ко мне домой, ладно? – этой тоже интересно, из чего я вылеплен, - у меня дома много русской музыки и есть книги на русском.
Купила.
Дорого не возьму: два бунина, один стравинский. Нету? А какая валюта котируется на вашем рынке?
Мягкий, обволакивающий Dire Straits.
Хороший дом – два этажа, дорого и безвкусно меблированные комнаты.
Ромочка разыгрывает маленького (совсем маааленького) обиженного принца.
- Я ухожу, - говорит он, и не думая уходить.
Лукойе возбужденно рассказывает о своем русском муже. Ангел, сущий ангел – своя фирма в Бангкоке, бизнес в Москве. А какой добрый! Все эти кольца (показывает смуглые пальцы, на каждом – по два кольца) – это все он подарил.
- Все, я ухожу, - твердит Ромочка, и идет в туалет.
А еще, муж Лукойе – такой несчастный. Сначала его бросила русская девушка – она была нехорошая, гордая. Он покупал ей дорогие подарки, а она ушла к другому – бедному и плохому. Сейчас ей плохо живется, без подарков-то.

Ромочка, пьяный скот, заснул в туалете.

Лукойе изучающе-оценивающе оглядела меня. Спросила:
- Знаешь, о чем я думаю?
О чем может думать пьяная баба наедине с пьяным мужиком?
- Не знаю.
- О плохом.
О плохом не надо думать. Плохое надо делать.
Я взял ее на руки: смуглую, пивомедовую, плоходумающую – и понес наверх.
Стоп.
В голове еще тарахтела ее болтовня: тик-так-тики-так-славный муж-но дурак.
Прости меня, Джум.
Последний раз: прости.
Все.
Испуганные глаза Лукойе:
- Раньше я никогда, ни с кем… на этой кровати…
Кровать как кровать: обыкновенная кровать – ничего особенного. Удобная.
Все утро я втолковывал Лукойе, что я думаю по поводу ебаной статистики. Грустно кивала в такт головой: так, так.
Ромочка проспал в сортире до полудня.
Опять кофе?
Зарплату пропивали три дня и три ночи, у Лукойе.
У нас мало времени, говорила Лукойе.
Скоро вернется муж, говорила Лукойе.
Тик-так, говорили часы.
Джум?
На третий день она спросила:
- У тебя есть девушка?
Есть ли у меня девушка? Достаточно щелкнуть пальцами, чтобы она появилась. Достаточно повернуть ключ в замочной скважине, чтобы она исчезла.
- Уже нет, но скоро появится, - туманно ответил я.
На четвертую ночь мы были у меня. На парковке, на видном месте, на самом видном…
Седьмой этаж. Семь минус два - пять.
Дверь заперта изнутри – на щеколду.
Тук-тук-тук-этот звук.
Джум открыла. Ссадины успели затянуться коричневой коркой.
Те, кто еще не представил себе лица не общее выражение у Лукойе, отдыхают. Остальным – сжаться! Не наступите на тарелки!
На полу – в пластмассовой коробке – утка по-пекински. Пиво, молоко. Утку, верно, сперла в харчевне у своего несладкого фазера.
Не притрагивалась.
- Который час? – это она к Лукойе.
Какого хрена ты не носишь часы, с**а?
У нас мало времени, тик-так.
- Убирайся, курва, - сказал тот, что привел Лукойе.
- Один раз ты мне это уже говорил.
Вместо Джум убралась Лукойе, чужая жена. Я бросился ее догонять. Джум остановила меня:
- Ты просто хотел проверить меня, так ведь? Ты хотел посмотреть, что я буду делать, так ведь?
Ни ревности, ни ненависти. Свернув в улитку правую кисть, положила руки на плечи: преданный, покорный, собачий взгляд.
- Отдай ключ, с**а.
Разжала кулачок: кольцо со звоном покатилось по кафельному полу.
- Что случилось, ублюдок?
- Убирайся.
Посмотрела внимательней:
- У тебя черное сердце, ублюдок.
Вышла, не закрыв дверь. Я сел на пол, выпил молоко, стоящее рядом. Утка. Отлеталась. Всю эту дрянь – в мусорный бак. Найти Лукойе.
Внизу, у входа в кондоминиум, на ступеньках – серая фигурка Джум.
- Я отвезу тебя, ублюдок. Ты к той?
- Пошла вон.
Джум стала заводить мотоцикл. Повернулась:
- Может, пойдем домой? Она уехала. Ты ее не найдешь.
- Убирайся.
Мы пререкались около часа. Я ухитрился найти таксиста, и Джум некоторое время следовала за нами, потом отстала.
Тогда я позвонил той.
Возле моря, у отеля.
Лукойе сидела на песке, просеивая песчинки сквозь пальцы.
- Ты выгнал свою девушку? – улыбнулась она. Что-то скользнуло в ее словах сытое, удовлетворенное…
Яд, накапливающийся во мне в течение семи месяцев, наконец выделился в слюну.
Тик-так. Сколько натикало на твоих ресницах?
Набрав в грудь воздух, я плюнул в неприятную, смазливую, обезьянью морду Лукойе, повернулся и пошел домой пешком.
Телефон зазвонил, когда я уже лег.

Голос – не ее.
- Зачем ты это сделал? – тараторила Лукойе, - ну, скажи, зачем?
Зачем? Зачем я вообще что-то делаю?
- Приезжай, - сказал я,- моя девушка ушла.
Тук-тук-тук-черный круг.
Лукойе звонила, стоя за моей дверью. Открыл. Осторожно вошла. Еще один звонок – ее мобильный.
Здравствуй, незапланированный, вернувшийся, благодетельно-рогатый муж!

Я изменился. Бросил пить и спать с чужими женами. Регулярно ходил на работу, наблюдая, как тихо переговариваются Понг со своим папулей, мистером Томом. Вероятно, они думали о плохом. Скорее всего, они думали о плохом. Недели через две после моего исправления меня выгнали с работы.
Сидя у моря, на восходе солнца – там, где остановились песочные часы Лукойе – без дома (квартира принадлежала фирме), без работы, без денег, я уже знал, что буду счастлив, потому что Джум мне сказала, что все перемены в моей жизни – к лучшему. Впервые за восемь месяцев я ревел, как голодный младенец, лишенный материнской груди – громко, во весь голос, а над волнами носились чайки, которые, в одном из своих следующих перерождений, как и я, тоже станут утками.

источник

хочу много денег

красивый первоапрельский розыграш